Врач-доброволец Андрей Лавров — о тяжелой работе боевых медиков в Курской области
Врач-доброволец Андрей Лавров — о тяжелой работе боевых медиков в Курской области
Украинские войска практически выбиты из Курской области. Суджа под нашим контролем.
В приграничных районах продолжаются боестолкновения, часть рассеянных войск противника все еще бродит в окружении. Вся логистика под неусыпным контролем русских дронов.Статья по теме: Возможно ли излечить Украину
Работы у российских военнослужащих много — как и у врачей, работающих вблизи линии боевого соприкосновения. «Монокль» поговорил с одним из медиков, который в настоящий момент помогает 810-й бригаде морской пехоты в качестве врача-добровольца. В мирной жизни — стоматолог-ортопед, владелец собственной клиники и телеведущий, с началом СВО — военный медик, Андрей Лавров рассказал «Моноклю» о том, что происходит сейчас в Курской области и с чем приходится сталкиваться медицинским бригадам, работающим под Суджей.
— Андрей, вы видели, что происходит под Суджей, своими глазами. Насколько реальность отличается от того, что мы видим в интернете?
— Честно говоря, я не ожидал, что будет так сложно. Была информация, что чуть ли не везде наши флаги повесили, но оказалось, что по округе все еще бегают недобитые, и их немало: территория там достаточно большая, посадки есть хвойные, где можно как-то спрятаться. Вэсэушники предпочитают сдаваться в плен, а иностранные наемники бьются до последнего и пытаются либо выйти мелкими группами, либо забрать с собой на тот свет как можно больше наших бойцов. Со стороны Сум летит все подряд, они не жалеют ни своих, ни чужих.
— Скорость, с которой ВСУ покидают Суджу и Курскую область, даже породила версию о сознательной сдаче территорий согласно неким договоренностям.
— Это все полная чушь. Конечно, никто ничего не отдаст просто так, и уходить они не собирались. Перегруппировка возникает только тогда, когда у тебя либо риск окружения, либо не хватает людей, либо какая-то безумная атака, либо у тебя кончились боекомплекты.
Вот почему нужно работать по логистике, по доставке, по эвакуации раненых, по подвозу питания, воды, боекомплектов. В итоге это приводит к истощению гарнизона и к ослабеванию внутренней силы этого подразделения: они грустнеют. Мы можем рассчитать количество людей, комплектов, питания, провизии и воды, но боевой дух оценить сложно. А потеря боевого духа — это ключевой параметр. Поэтому наши на высокой ноте продолжают наступать, а ВСУ сейчас теряют потенциал, который был у них в момент подъема в 2023-м, когда они нахрапом шли.
Потом стало понятно, что сыграл роль наш расчет. Переломить в тяжелом поединке противника непросто, особенно когда ты проигрываешь сначала и теряешь по очкам. Нужны переоценка, правильные выводы и реальные перемены — это важнейшие параметры.
Власть дронов
— В Курской области происходит ровно то, к чему наши вооруженные силы планомерно готовились?
— Да, и у них получилось. Теперь надо продолжать закрепляться, на плечах отступающего противника заходить в оставшиеся села.
Я как врач работаю на стабилизации — это так называемая красно-желтая зона: в ней стрелкового боя нет, но возможны обстрелы, может быть минометный обстрел, артиллерийский обстрел, то есть угроза жизни сохраняется, и погибают многие, к сожалению. В том числе и военные медики.
Вот пришло известие, что погиб Иван Демидов, позывной «Ботокс», начмед «Эспаньолы», где я работал до этого. Меньше месяца прошло, как он на Курское направление перевелся, а погиб вместе с парнями, защищавшими Белгородскую область…
Сейчас вообще дорога от места ротации до линии ЛБС — это просто дорога выживания. Каждая вторая машина сжигается вместе с людьми и вместе с эвакуацией. Эвакуация раненых часто просто невозможна.
— Из-за дронов?
— Да, из-за них. Дроны, как только видят группу людей, начинают просто долбить, знаете, как осы начинают тебя атаковать. Это ужасно. На одного человека по четыре-пять дронов. Украина заявляла, что на 2025 год у ВСУ план — произвести четыре миллиона дронов. Получается, что они делают примерно 11 тысяч дронов в сутки. На курское направление приходится тысячи четыре аппаратов в день, наверное. Представляете? Даже если не все из них долетят, не все попадут. На одной только позиции в среднем ребята фиксируют примерно 300‒400 дронов за световой день.
А ночью прилетает «Баба-Яга», она вообще управляется через Starlink, ее невозможно РЭБом сбить и стрелковым оружием сложно — она летает высоко, бронирование ей снизу делают. Она сбивается только пулеметом или автоматной очередью.
— Можно хоть что-то дронам противопоставить?
— Сейчас мы в том моменте, когда атакующее средство, меняющее принципиально ход войны, как когда-то артиллерия или авиация, только появилось, а защита пока запаздывает. Противопоставить дронам особо нечего: да, есть кевларовая одежда, какие-то новые виды бронежилетов, касок… постоянно что-то придумывают, новые типы РЭБ, но пока перелом не произошел. Сейчас мы спасаемся РЭБ-капюшоном, он ставится на автомобиль и очень помогает в поездках. Возможно, инженеры придумают какую-то электромагнитную пушку, которая будет выжигать в буквальном смысле электронику дрона, превращая его в кусок металла.
В совокупности все это формирует серьезный стресс у бойцов. Они понимают, что идут на смерть. У людей появляется боязнь дронов. Этот жужжащий противный звук, знаете, как у бормашины. Когда в небе жужжат десятки этих птичек — ты вообще не понимаешь, с какой стороны они на тебя залетают. Надо либо не высовываться, либо просто бежать, Богом хранимым, как будто тебя ангел за руку берет и протаскивает через поле боя.
И нам, медикам, везут и везут бойцов, которые не смогли от дронов увернуться. Особенно молодые парни, которым около двадцати, еще пороха не нюхали, — они сразу же попадают под эти дроны. Более опытные бойцы каким-то звериным чутьем знают, как нужно действовать. Рассказывали, что под дрон можно даже подпрыгнуть, чтобы выжить, но это, конечно, очень опасные эксперименты.
Это как большая тележка, которую тянут люди, и груз вроде как на всех распределяется, но реально тянет ее небольшая группа. А все остальные сидят в этой тележке
Когда мы только приехали недавно в Курскую область, перед этим ВСУ 11 марта атаковали торговый центр «Добрыня», а когда уезжали — кругом выли сирены, 27 больших дронов сбили на подлете. Потом узнали, что ВСУ еще по одному зданию ударили, буквально в 200 метрах от больницы, где мы работали, в деревне Гирьи, это примерно в десяти километрах от самой Суджи.
Из-за всех этих дронов много ребят тяжелых — на одного вообще было жутко смотреть, у него полчерепа снесло, мозг открыт, но он продолжал хрипеть что-то. Чудом его стабилизировали и отправили дальше, в госпиталь. Или вот мальчишку привезли с перебитыми ногами после дрона. Он стонал, пытался встать, сказал, что пойдет «мочить» врага. Потом начал говорить — «мамочка», «мама».
Тяжелый труд
— Вы стоматолог, а тут такие ранения страшные…
— Я же все равно врач. И я не лезу туда, в чем не разбираюсь. Мне говорят, где держать, — я держу. Мне говорят, что зашить, — я зашиваю. В план операции не лезу, советов не даю. Медицинским бригадам помогают и те, кто вообще не имеет образования по профилю: зафиксировать ноги или руки, подержать что-то.
— Как медики справляются?
— Медицинский труд очень сложный. Да, и в реальной жизни бывает всякое, особенно у бригад скорой помощи на Новый год. Но в обычной больнице ты можешь разложить операции по удобному тебе сценарию, назначить пациента на одно время или на другое, предложить ему пройти обследование или еще что-то. А тут привозят сразу нескольких, и тебе нужно моментально всем помочь, остановить кровь, как-то стабилизировать, реанимировать. В этих условиях ты начинаешь из последних сил, что называется на максималках, на морально-волевых качествах вытягивать.
А потом наступает период, когда отступает пик нагрузки, и ты начинаешь раскисать. А потом опять приходится внутренне собираться. И так по кругу.
— Какие самые тяжелые моменты для врачей?
— Когда надо делать что-то быстро, на секунды. Например, тот боец, которому взрывом дрона череп снесло. Когда его привезли, он уже был в агонии, еще секунда — и ему был бы конец. Но я видел, как в моменте сориентировались врачи, реаниматологи.
В горло вставили трубку, воздуховод, раз — и он вроде как задышал, стабилизировался. Ему сделали укол, в сосуд не могли попасть, пришлось вводить в подключичную вену, а это очень сложная постановка. И это все было очень быстро. Пять-шесть человек на него набросились разом, и каждый по секундам знал, что делать.
— Мирные жители тоже приходят?
— Приходят, приползают к больнице как к центру силы — сам город, где мы были, пустой, почти никого нет, а из окрестных деревень идут на свой страх и риск. То живот болит, то еще что-то, то какая-то болячка, то рана какая-то.
— А потом они куда идут?
— Потом либо кто-то из военных их подбирает, либо они сами возвращаются назад — есть те, кто не хочет эвакуироваться.
— Где мирные люди ранения получают — тоже дроны, да?
— Да, и дроны, и взрывы, и обстрелы. Ты можешь просто ходить по дому, а рядом прилетит, и маленький кусочек прошибет стену и вопьется тебе в ногу. Это происходит моментально, и никогда не угадаешь, что и где произойдет.
— Вэсэушники или наемники вам попадались?
— Наемников не встречал, а вот украинских военнослужащих, которые прикидывались всякими поварами, видел.
— Им требовалось лечение?
— Как врач я их осматривал. Не могу сказать, что это было в удовольствие: я пытался оставаться человеком рядом со зверем.
— Они что-то говорили?
— Они все говорят, что нас привезли на учения, нас привезли рыть окопы, нас привезли в поселение, и вдруг мы оказались в Курской области. Вот и все. Но я им не верю.
— Вы только вернулись из командировки, но уже собираетесь обратно?
— Я очень устал, но, как сказала моя жена, это мой выбор, который я сделал, когда впервые поехал туда.
Мы этот выбор на самом деле каждый день делаем либо делегируем кому-то. Вот есть, допустим, люди, которые не едут на войну: они делегируют этот выбор мне, в надежде, что я сумею их заменить там. Потому что все равно кому-то придется в два раза больше работать. Это как большая тележка, которую тянут люди, и груз вроде как на всех распределяется, но реально тянет ее небольшая группа. То есть груз защиты страны распределяется только на этих людей. А все остальные сидят в этой тележке.
Причем это и бойцов касается. Вот, например, контрактник от мобилизованного отличается тем, что контрактник уходит, когда у него заканчивается срок, а мобилизованные остаются и думают: вот, кто-то поехал домой отдыхать, а нам — продолжать. Ко мне на днях на прием приходил один из мобилизованных: его отпустили по делу, чтобы помочь сопроводить кого-то из раненых. И он бросил мне, как будто бы с легким укором: мне пора назад, а ты остаешься. Возможно, он в чем-то прав, потому что у меня-то есть выбор, поехать или остаться, а у него — нет.
Вот прямо сейчас я сижу дома, а люди — там. Но я стараюсь сильно не гнобить себя за это, иначе можно от самоедства умереть. Просто собираю вещи и снова еду.
Свежие комментарии